Национальные особенности хождения в гости

Конкурс, предложенный нашей милой Галиной в её блоге Дороги мира при поддержке блогов Мир впечатлений и Женская логика, заставил меня снова пересмотреть папочку с фотографиями, привезёнными из дальних и недальних странствий...
Прошлым летом случилось мне побывать в одном из северных районов нашей страны; его пейзажи прекрасно характеризуются кино-цитатой из "Мимино": "У нас там горы, горы! Ты в зоопарке был? Верблюд видел?" - и поясняющий жест.



Я с наслаждением дышала горным воздухом, любовалась великолепными лесами, рекой в каменистом ложе, покорно "влеклась" на экскурсию к местным достопримечательностям - водопадам, обрывам, высокой скале, разрезанной надвое бурным потоком... Предприимчивые "аборигены" построили прямо над расселиной деревянные домики для отдыха, и можно было попивать чаёк под шум воды, любуясь волнами далеко внизу, под ногами... И сразу вспомнилось мне одно моё давнее путешествие - в более отдалённый и более северный район республики - полное неповторимых впечатлений.



Сама не знаю, как я решилась на такую авантюру! Старшему сыну было два года и восемь месяцев, младшему - просто восемь месяцев. А надо было ехать на поезде, а потом на машине, потому что автобус в то отдалённое село (почти на границе с Грузией) ходил раз в два дня. Но мы бодро преодолели это расстояние, и оказались в совершенно фантастическом месте, застряв там, как герой "Города Зеро": приехали на уикэнд, а уехали через неделю, и то с трудом.

А виной всему было паталогическое гостеприимство! В кавказских сёлах вообще очень уважают людей с высшим образованием; вне зависимости от области, в которой вы специализировались и получали диплом, вас будут величать "меллим", то есть "учитель". А в нашей тёплой кампании все, за исключением детей, были "меллимы", так что участь наша была предрешена.



Рано утром мы вышли во двор и чуть не спрятались обратно за дверь - за длинным столом под огромным раскидистым деревом сидело около десятка человек. Они терпеливо ждали нашего пробуждения, чтобы забрать нас в гости, поскольку сочли подобную концентрацию "меллимов" на один отдельно взятый деревенский дом чрезмерной.

А дальше мы ели и пили, пили и ели, пока не падали. Нас передавали, как эстафетную палочку, в порядке строгой очерёдности, чтобы никому из сельчан обидно не было. В перерывах между едой у меня было серьёзное занятие: я поражалась. Обычным удивлением то чувство, которое я испытывала, точно не назовёшь.



Во-первых, меня потрясали масштабы. Чем дальше от города - тем всё больше! Розы - величиной с тарелку. Розовые кусты - в человеческий рост. Гвоздики - величиной с блюдце. Купы флоксов - размером с человеческую голову. Огромные листья табака мне напоминали опахала. Лес ореховых деревьев наш гостеприимный хозяин скромно называл своим садом, а надо сказать, что он считался одним из самых бедных в селе. Индюк, встреченный нами во время одного из визитов, напугал меня хуже, чем Брундуляк Бибигона: это был не индюк, а настоящее чудовище величиной с осла.

Условия жизни в обычном доме, не испорченном цивилизацией, мало чем отличались от спартанских: из всех "благ" - только свет. Да и зачем водопровод, если прямо через двор тёк довольно-таки полноводный ручей? Небольшой перепад в уровне ручья хозяка использовала для производства масла: вечером ставишь тарелку со сливками, и за ночь вода взбивает их в сливочное масло. А за питьевой водой ходили в соседний двор (который тоже был размером с небольшой лесок) - там и вовсе минеральный источник бил.



Село, в котором мы зависли в нирване, было аварским. Аварцы - это такая кавказская народность, если кто не знает. Среди самых знаменитых аварцев - имам Шамиль (почитайте историю кавказских войн) и поэт Расул Гамзатов, написавший знаменитых "Журавлей". За время, проведённое в "аварском пленении", я определила некоторые оригинальные национальные аварские особенности: это "хождение в гости по-аварски" и "езда по-аварски".

Ходят аварцы в гости всей семьёй. Такого, чтобы в гости отправилась только молодёжь, или, наоборот, ушли только старшие, детей оставив дома - не бывает. Пакуют всех: грудных младенцев, престарелых тётушек, неходящих дедушек. Из этой первой особенности плавно вытекает вторая: "езда по-аварски". Ездят они, впихиваясь по десять человек в одни старые "Жигули". Как у них это получается - просто загадка: налицо явное нарушение всех законов релятивистской механики.

Потом выяснилась ещё одна особенность: "аттракцион по-аварски". Её я определила, когда нас повезли в горы, на летнюю стоянку пастухов. На склоне горы мне показали развалины замка, напоминающие гигантский расколотый зуб; это был замок Ахтамар, царицы Тамары. Цитируя Лермонтова, я влезла вслед за остальными членами нашей экспедиции в автобус... да знала бы я, что меня ждёт!

Узкая горная дорога без всяких признаков асфальта вилась серпантином, по дороге вильнув на территорию Грузии. Пограничники скучно заглянули в автобус, освидетельствовали шашлычное сырьё в виде стреноженного барана под задними сиденьями (сразу пришла в голову другая кино-цитата: "Когда будешь делать шашлык из этой невеста, не забудь пиригласить!") и пропустили нас без проверки документов. Шофёр бодро газанул, и мы помчались...

Автобус ехал на изрядной скорости, меня ежесекундно выбрасывало вбок, подбрасывало вверх; я судорожно вцепилась в поручень, пытаясь одновременно удерживать детей. Прямо за окном сверкал ослепительный обрыв: где-то в глубине текла река, и гравий, вылетавший из по-колёс, продолжал свой путь в пустоту. Я мысленно попрощалась с родителями и друзьями, посетовав, что наше семейное древо останется без молодых ветвей... Но зато остальные пассажиры автобуса-смертника от происходящего были просто в восторге!

Дети (а их было много, см. национальную особенность номер два) радостно визжали на каждом крутом повороте и высоком "подлёте", точнее, "подбросе"; женщины одобрительно хихикали, а мужчины довольно улыбались. Словом, подобная езда была ни чем иным, как развлечением, частью пикника. Когда мы на дрожащих ногах выбрались из этого четырёхколёсного орудия пытки, я мысленно поблагодарила Бога за спасение.



Летние стойбище пастухов оказалось довольно большим строением - такой своебразный экзотический "мотель". Кроме того барана, которого мы притащили с собой, хозяева тут же зарезали и освежевали ещё одного, "местного". Из одного сделали шашлык, а мясо другого отварили в гигантской кастрюле. Мы пили кипящий бульон, а пастухи под аккомпанимент барабана и большого бубна пели очень длинную и торжественную песню на аварском языке (разумеется, про имама Шамиля).

Потом мы пытались устоять в горной речке, очень неглубокой, но её течение было таким сильным, что здорового мужчину сбивало с ног. Выстроившись в длинную цепочку и держась за руки, мы весело визжали, потому что визг, как в обычном луна-парке, тоже был развлечением и частью аттракциона, демонстрируя великолепные акустические особенности местного эха.



Сейчас, наверное, там многое изменилось. Но я абсолютно уверена, что прежними остались не только национальные особенности, не только пейзажи, перед которыми меркнут многие, виденные мною с тех пор... Думаю, что там, высоко в горах, куда можно добраться только по узкой неасфальтированной дороге, по-прежнему сидят возле огромного очага бородатые пастухи и поют торжественную песню под аккомпанимент старинного бубна, обтянутого буйволиной кожей...

Share

Путешествие к себе

Мне было сорок лет, когда я поняла, что любви нет на свете.

Часы сиесты тянулись долго, как никогда; в воздухе висел запах йода и горячей сосновой смолы. На страницы романа Колетт, лежащего на моих коленях, упала сухая раздвоенная иголка. Высоко над головой слышался треск: шишки лопались от послеполуденного жара, нарушая состояние полного покоя и отрешённости. Нужно было совсем немного, одно маленькое усилие, и, оторвавшись от страниц книги, от садовой скамьи с кованой спинкой, от сада, от дома и сосен, я полетела над морем так далеко, как это возможно – с южного берега полуострова на его северный берег.

Там, на северном берегу, стояла девочка, одетая, как мальчик: футболка, шорты, кеды. Она глядела с высокой скалы на море, гудевшее далеко внизу: спуск к нему по дороге-серпантину занимал полчаса, но напрямую, через скалы, можно было спуститься за пятнадцать минут. В скалы были намертво впаяны ракушки и окаменевшие останки мелких морских животных; девочка хорошо училась в школе и понимала – это значит, что когда-то скалы, на которых стояла она, озирая окрестный пейзаж, были прибоем, а вся эта глубина, обрыв под ногами были заполнены солёной водой. Море, манившее с горизонта, когда-то царило над скалами, но теперь оно уступило и отступило, далеко отведя свои войска.

Всего сорок-пятьдесят километров от родной городской квартиры в ту и другую сторону: северные скалы и южные камни, море, мелкие ракушки, песок, сосны. На южном берегу – дядин дом в старом саду, где ветки плодовых деревьев приходится подпирать, чтобы не сломались под тяжестью яблок и слив. На северном берегу – болота, поросшие камышом, соляные озёра, витые раковины, похожие на замысловатые изделия из розового тонкого фарфора. Запах земли, по которой скачут ошалевшие от зноя кузнечики, колючие кусты ежевики, цветущий цикорий.

Это было путешествием – потому что было приключением. Сколько бы стран и городов не посещала в своей жизни девочка (а потом – девушка и вполне солидная дама) – это не было путешествием. Нет смысла менять одни улицы на другие. В конечном итоге – везде всё одинаково: площади, дома, фонтаны, музеи. Картина оставалась одинаковой – менялась только рамка. Менялись люди. Менялась валюта. Ощущения путешествия не было.

Договорившись встретиться с подругой завтра «у выхода с Новослободской», девочка беспечно бросала телефонную трубку, не думая о том, что в данный момент между нею и этой станцией метро пролегают тысячи километров. Сел в самолёт, закрыл глаза. Телефонные разговоры и скоростные перелёты скрадывали расстояние. Вместо того, чтобы крутиться по бесконечной плоскости листа Мёбиуса, девочка одним движением складывала лист бумаги, соединяя его противоположные края: лечь спать сегодня в родном городе, чтобы завтра пообедать в Литературном кафе на Невском. Это не путешествие – это просто перемещение.

Путешествие – это всегда загадка, ощущение тайны. Чтобы достичь его, не нужно мчаться на поезде, самолёте или автобусе в дальние края. Оно нас ждёт гораздо ближе.
Снова знакомый сад. Скамейка раскалилась на солнце. Любви на свете нет. Но море и сосны – вечны.
---------------------------------------

Конкурс коротких рассказов

Я вообще-то по жизни человек лаконичный. То есть болтать могу, сколько угодно, а вот писать... Ленива я, друзья мои! Однако есть у меня короткий рассказ (правда, в стихах, но абсолютно достоверный, так как, увы, автобиографичный), который, как мне кажется, вполне соответствует условиям конкурса. Называется он  

Набор слов.

Ты молчал, и я молчала
(начинай читать сначала).
Ты женился - я смеялась
(ну а что мне оставалось?).
Мне казалось - всё проходит
(от чего так скулы сводит?).
Умер ты, а я жива.
Вот и кончились слова.

Share

Место, где я была

Место, где я была



На самом деле – всё просто: сейчас есть гугл-мэпс, и, повинуясь движениям моей руки, красная капелька указателя скользит по монитору то влево, то вправо. Один щелчок – и она взрывается фонтаном оттенков зелёного, синего, серого.
Я стою на мосту, обняв каменную «тумбу» его перил; на мне – вельветовые брюки цвета хаки с кучей железных бембелюшек и – последний писк моды! – ядовито-зелёная
велюровая майка, на ощупь напоминающая бабушкино плюшевое покрывало. Сзади нетерпеливо приплясывают четверо человек; они тянут меня то за брюки, то за майку, и ноют:
- Ну, пойдём же!
- Ну, что ты встала!
- Ну, сколько можно!
- Не троньте меня, – мычу я в ответ, прижимаясь губами к камню. – Оставьте меня. Я дома.

Я привезла в Европу 45 кг личного веса (не анорексия, конечно, но смотреть в зеркало было неприятно – если учесть, что у меня сначала худеет лицо, а потом уже – всё остальное), устойчивую привычку к нозепаму и хроническую бессонницу.
Меня жалели. За моей спиной шептались: «Это хорошо, что она едет… Её отпустит…». Но меня не отпускало.

Не отпускало в свежей, умытой грозами Москве, встретившей нас утром Выпускного бала; не отпускало в строгом приграничном Бресте; не отпускало в сверкающей на солнце, как кусок белой слюды, Варшаве, не отпускало в маленькой, уютной Остраве, где люди, заслышав русскую речь, с охотой подходили пообщаться: у них в головах ещё не сместились исторические понятия, и они хорошо помнили, кто хотел взорвать шахтёрский городок, а кто этого не допустил. Не отпускало в большой, шумной, говорливой и душной Братиславе, где в воздухе висели туманные испарения Дуная и льющегося не менее полноводной рекой пива «Золотой фазан»… Нигде мне не было покоя, и нигде мне не было места.

А теперь… По правую руку – роскошные «репрезентативные» здания и гигантские цветущие липы; по левую – сверкает золотом на синем крыша Народного театра; под ногами – серые воды Влтавы и яркая зелень Стржлецкого острова; сзади – нетерпеливо стонущие друзья, трамвайные пути и мосты, мосты… А впереди – невидимый, но сущий Вышеград.
- Не троньте меня, – повторяю я. – Идите себе.

На следующий день мы снова вернулись туда; как опытный лозоходец, я безошибочно выводила наш маленький отряд к реке, потому что чувствовала её присутствие на каком-то подкорковом уровне. Как человек, выросший у моря, к рекам я вообще отношусь с каким-то суеверным восторгом – это же надо, вы подумайте: противоположный берег видно!

Гроза висела в воздухе с утра. Мы бродили битых три часа, пока не вышли на Народную улицу. Присаживаясь на каждую скамейку, задыхаясь и поглядывая на белое небо, мы брели вдоль магазинчиков и кафе, окутанных соблазнительными запахами.
Как только мы ступили на мост, небо лопнуло – вероломно, безо всякого предупреждения. Зонты в руках Томы и Карины фыркнули и растопырили спицы, но спрятаться от воды, обрушившейся на нас с неба, было невозможно. Поняв это, я махнула рукой и неторопливо побрела вдоль трамвайных путей.

- Зайди под зонт! – стонала своим непередаваемым мяукающим меццо-сопрано Карина. – Ты простудишься!
Справедливости ради отмечу, что она, бедняжка, слегла на следующий день с высоченной температурой и кашляла аж до Киева.

Я шла. Причитающая компания под зонтиками следовала за мной, пророча мне воспаление лёгких, менингит, безвременную смерть и раннюю могилу. Я шла, и дождь шёл; мы шли вдвоём по мосту, радуя пассажиров трамваев, которые с восторгом показывали мне в окошко оттопыренные большие пальцы.
- Зайди под зонт! – ныла Карина. – Стыдно, люди смотрят!

Люди смотрят… Я вспомнила, как «люди смотрели» на Старом Арбате, где мы сели «рисоваться» к двум молоденьким художницам. Наверное, наша группа выглядела довольно живописно – рядом образовался небольшой «туристический затор», щёлкали затворы фотокамер. Карина милостиво улыбалась, позируя одновременно своей портретистке и прохожим; над Арбатом плыла «Lady in red», а мне было так всё равно, что даже противно.

Место, где я была. Место, куда я хочу вернуться. Но как можно вернуться туда, откуда не уезжал? Ведь я навсегда осталась там – точнее, мой призрак, мой фантом, который порождается электрическими разрядами, собирается, как мозаика, из капель дождя. Я появляюсь там каждую июльскую грозу, и бреду вдоль трамвайных путей, радуя прохожих и пассажиров трамвая.
Увидите – передавайте привет.
Всё очень просто: Чехия, Прага, мост Легионеров.

Обыкновенная сказка

Не так давно одна из моих коллег-копирайтеров проводила в своём блоге интереснейший конкурс. Её блог посвящён чудесам, ну и конкурс, соответственно, тоже. Я человек скептический по натуре и в чудеса верю слабо; но давно (ах, очень давно!), а именно - в шестнадцать лет, я написала небольшую сказку о любви. Опубликовала я конкурсную работу под чужим именем; во-первых, мне было интересно, скажется ли это на результатах голосования, а во-вторых - потому что я теперь действительно другой человек, и говорю, и думаю, и пишу по-другому.

Моя пятёрка фавритов "Евровидения"

Моя личная пятёрка фаворитов "Евровидения", которая абсолютно не сходится с официальными результатами: