Загадка песен Офелии

Офелия – самый невезучий женский персонаж у Шекспира. О Джульетте и Дездемоне вам расскажет даже тот, кто отродясь книгу в руках не держал: Дездемону так любили, что убили, а Джульетта сама так любила, что себя убила. А о бедняжке Офелии вам скажут только одно: она утонула. Вот и всё. Может, поднапрягши память, кто-нибудь ещё и добавит: «сумасшедшая».

Но это неправда. История Офелии не менее трагична, чем истории других шекспировских дам, и не менее загадочна. Прежде всего – о том, что Гамлет любит Офелию, мы знаем только из её разговора с отцом. Сам принц не только не проявляет никакой любви – наоборот, отталкивает бедняжку, осыпая чуть ли не площадной бранью. Нелепое письмо, которое Полоний читает королю и королеве, явно подложное – Офелия никакого письма отцу не передавала и прямо сказала, что «не принимала больше ни его, ни писем от него». Сам принц о своей любви заявляет, только стоя на краю могилы Офелии. Ни о каком серьёзном чувстве тут и речи нет – похоже, прав Полоний, утверждавший, что «эти вспышки не дают тепла». В этом же разговоре с дочерью он произносит странную фразу – «Ты этих глупостей не принимай («залогов сердечной дружбы»), и требуй впредь залогов подороже».

Вместо того, чтобы порадоваться за будущее дочери, и попытаться получить для неё датский престол, министр и первый друг короля категорически запрещает Офелии видеться с Гамлетом. Это более чем непонятно, если учесть его хитрость, расчётливость, лицемерие, которые он не раз демонстрирует в разговорах с сыном, слугами, Клавдием. Ему нужны более дорогие залоги, чем любовь принца и его подарки – а ведь Офелии было, что возвращать Гамлету!

Беседы Гамлета с Полонием и Офелией были бы примером самого откровенного цинизма, если не допустить хотя бы на секунду, что принц знает что-то, что зрителю и читателю неизвестно. Он прямо говорит Полонию, что «Солнце приживает червей с собачиной… Зачать – благодатно, но не для вашей дочери». А самого министра, не стесняясь, называет сводником! В разговоре с Офелией он идёт ещё дальше. «Будь непорочна, как лёд, и чиста, как снег, не уйти тебе от клеветы» - значит, он узнал или услышал о ней что-то такое, что заставляет его продолжать: «…выходи за глупого. Слишком уж знают умные, каких чудищ вы из них делаете».

Прототип шекспировского принца – принц Амлет, герой летописи Саксона Грамматика «История Дании» - пел петухом и совершал иные нелепые действия, желая прослыть безумным ради спасения своей жизни. Но Гамлет всего лишь говорит то, что думает. Он перестал притворяться, отбросил прочь придворную куртуазность, дал волю своей злости. Говорят о «мнимом» сумасшествии Гамлета, противопоставляя его «истинному» сумасшествию Офелии. Но в его поступках и речах вообще никакого сумасшествия нет. Он просто зол, раздражён – и всем ясно даёт понять, на что.

А что же с Офелией? Отвергнутая принцем, на любовь которого она надеялась, как на последнее спасение… Сцена пятая четвёртого действия начинается и вовсе неожиданно: Королева не хочет видеть несчастную… «Я не приму её». Но песни и речи дочки министра таковы, что придворный предупреждает: «В её речах сумбур, но кто услышит, для того находка». Придворный не зря просит королеву принять её: очевидно, что Офелия ищет именно Гертруду. «Где Дании краса и королева?», - спрашивает она, только войдя в комнату. И далее – строчка за строчкой, песня за песней, открывает слушателям и зрителям тайну, за которую поплатится жизнью.

Вначале она поёт о паломнике, о страннике – возможно, имея в виду отосланного в Англию Гамлета. Смерть отца и исчезновение принца наводят её на мыли о саване и могиле. Но при появлении короля тема песен резко меняется. Прямо и недвусмысленно она заявляет о своём бесчестии, причём употребляет такие слова, которые послушная скромница не то что бы произносить вслух – в принципе и знать-то не должна.

Скрепя сердце, в школьных сочинениях и рефератах принято цитировать только первую из двух «непристойных» песен Офелии, о Валентиновом дне. Когда король пробует заметить на её слова «Говорят, сова раньше была дочкой пекаря», что это её воображаемый разговор с отцом, она резко обрывает его: «об этом не надо…если бы вас спросили, что это значит, скажите…» (Ophe. Pray you let's haue no words of this: but when they aske you what it meanes, say you this). Да, к этой беде Офелии смерть отца имеет только косвенное отношение.

Вторая «непристойная» песня, содержащая до крайности двусмысленные каламбуры, переведена на русский весьма обтекаемо. Причём каламбуры эти кроятся в имени бога! By Gis и by cock – by Jesus и by God, имена божьи заменены непристойностями, достойными только «дочки пекаря» - шлюхи… Равноценно перевести эту песню без матерных выражений попросту невозможно. Если первая песня начинается хотя бы со слабых намёков на романтику отношений:
To-morrow is Saint Valentine's day,
All in the morning betime,
And I a maid at your window,
To be your Valentine…
…то во второй песне всё говорится прямым, грязным и открытым текстом: «By cock, they are to blame» - «Клянусь …, они виновны!». Офелия поёт эту песню в зале дворца, глядя прямо в лицо королю и королеве. Конечно, им стоило прислушаться – неудивительно, что потом, послушав её невинные песенки, Лаэрт замечает: «This nothing's more than matter».




Офелия не безумна. Она находится в отчаяньи, в исступлении. Как и Гамлет, она отбросила прочь стыд и приличия, она готова всем рассказать о том, что с ней произошло. Что делают с сумасшедшим? И сегодня, и все века назад? Его запирают, связывают, пытаются лечить. В те времена все душевные болезни объясняли вмешательством нечистой силы, так что к больному звали и врача, и священника. Но Офелию никто не пытается запереть, успокоить – любыми средствами. Вместо этого король приказывает просто следить за ней: «Follow her close; give her good watch, I pray you».





Появляясь в комнате во второй раз, Офелия оказывается в более шумной кампании: Лаэрт с толпой возмущённых сторонников, готовых короновать его, врывается к королю и королеве, осыпая их упрёками и претензиями. Теперь в руках у девушки цветы, и над тайным значением этих цветов до сих пор спорят до хрипоты, и никак не придут к единому мнению – в тексте нет ни одной ремарки, указывающей на то, кому и какой цветок даёт Офелия.




«There's rosemary, that's for remembrance; pray, love, remember: and there is pansies. that's for thoughts. There's fennel for you, and columbines: there's rue for you; and here's some for me: we may call it herb-grace o' Sundays: O you must wear your rue with a difference. There's a daisy: I would give you some violets, but they withered all when my father died…» - «Вот розмарин, это для воспоминания; прошу вас, милый, помните; а вот богородицина трава (анютины глазки), это для дум. Вот укроп для вас и голубки (водосбор); вот рута для вас; и для меня тоже; ее зовут травой благодати, воскресной травой; о, вы должны носить вашу руту с отличием. Вот маргаритка; я бы вам дала фиалок, но они все увяли, когда умер мой отец…».

Возможно, розмарин и анютины глазки с соответствующим пожеланием она протягивает брату: он должен понять и запомнить то, что случилось. Укроп – символ лести и притворства, а водосбор означал измену в любви и супружескую неверность. Наверное, эти цветы она дарит королю – дважды изменнику и дважды соблазнителю. Это подтверждает следующий цветок: рута, эмблема печали и раскаянья. Её также называли травой благодати (воскресной травой) из-за того, что кающийся в грехе нёс её в воскресенье в церковь. Скорее всего, она предлагает этот цветок королеве, оставляя один для себя: им обеим есть, в чём каяться, грех у них один, и согрешили они обе с одним и тем же человеком, но королева должна носить руту с отличием – она вышла замуж за своего соблазнителя, а Офелия – нет. Маргаритка вместо фиалок… Маргаритка – символ несчастной любви, а название увядших фиалок – violets, слишком напоминает violens, насилие. Смерть её отца была насильственной – говорит Офелия всем, собравшимся в комнате. История её несчастной любви закончилась насилием – вот второе возможное значение фразы.

«О, вы должны носить вашу руту с отличием!» - как, должно быть, неприятна была королеве эта фраза. Не удивительно, что она не хотела видеть Офелию! И вот – достойный финал: именно королева приносит Лаэрту весть о смерти сестры. Этот поэтический рассказ заслуживает особого внимания.
There is a willow grows aslant a brook,
That shows his hoar leaves in the glassy stream;
There with fantastic garlands did she come
Of crow-flowers, nettles, daisies, and long purples
That liberal shepherds give a grosser name,
But our cold maids do dead men's fingers call them:
There, on the pendent boughs her coronet weeds
Clambering to hang, an envious sliver broke;
When down her weedy trophies and herself
Fell in the weeping brook. Her clothes spread wide;
And, mermaid-like, awhile they bore her up:
Which time she chanted snatches of old tunes;
As one incapable of her own distress,
Or like a creature native and indued
Unto that element: but long it could not be
Till that her garments, heavy with their drink,
Pull'd the poor wretch from her melodious lay
To muddy death.




Есть ива над потоком, что склоняет
Седые листья к зеркалу волны;
Туда она пришла, сплетя в гирлянды
Крапиву, лютик, ирис, орхидеи, -
У вольных пастухов грубей их кличка,
Для скромных дев они - персты умерших:
Она старалась по ветвям развесить
Свои венки; коварный сук сломался,
И травы и она сама упали
В рыдающий поток. Ее одежды,
Раскинувшись, несли ее, как нимфу;
Она меж тем обрывки песен пела,
Как если бы не чуяла беды
Или была созданием, рожденным
В стихии вод; так длиться не могло,
И одеянья, тяжело упившись,
Несчастную от звуков увлекли
В трясину смерти.




Если существует тот, кто наблюдал смерть несчастной, да ещё пересказал их королеве с такими подробностями – то почему он не спас её, пока «она обрывки песен пела», а одежды несли её по потоку? Кто стоял и безучастно наблюдал, как идёт ко дну жертва царского сластолюбия? Или всё это – только выдумка, а на самом деле Офелия поплатилась за свои откровенные песни? И – самое главное – что же на самом деле повергло девушку в такое безграничное отчаянье, что её слова и поступки внушили окружающим мысли о её сумасшествии?

Принято считать, что в песнях Офелии речь идёт о смерти Полония. Но если мы хотя бы приблизительно расставим «временные вехи», то станет ясно, что вовсе не смерть отца повергла бедняжку в отчаянье. Только кажется, что всё действие пьесы охватывает несколько дней; события отнюдь не следуют одно за другим – ткань повествования рваная, но даты чётко указаны. От первого появления Призрака и до свадьбы Гертруды и Клавдия проходит некоторое время – он уже дважды замечен караульными, сообщившими о странном госте Горацио. От свадьбы и первой реплики принца «Ничуть не сын и далеко не милый» до постановки «Мышеловки» проходит целых два месяца! От смерти Полония, спешного отъезда Гамлета и до болезни Офелии проходит также значительное время – Лаэрт получил эту новость не сразу, вернулся в Данию из Франции и успел завербовать себе сторонников… Любое горе притупляется со временем. Даже если Офелия была самой любящей из дочерей, первая вспышка горя уже должна была пройти. И почему со своей бедой она направлялась к королеве, которая уж точно Полония не убивала?

Великий Мейерхольд, обдумывая постановку пьесы, хотел вывести в четвёртом акте Офелию беременной. Как ни странно, но этот вывод очень логичен и напрашивается сам собой. Если хитрый и ловкий министр «подложил» свою юную дочь королевскому брату, то с этого времени прошло не менее полугода – тот срок, когда беременность уже не должна была вызывать сомнений у несчастной. Пока был жив отец, во всём руководивший поступками Офелии, она была спокойна. Попытка изменить ситуацию, вырваться из силков закончились ничем. Гамлет, на любовь которого она так надеялась, решительно отверг Офелию. Король – только муж «наследницы военных рубежей», против жены он не пойдёт ни в коем случае. Участь несчастной была решена.

Можно было бы поверить в случайную смерть Офелии, если бы не столь подробный рассказ о ней. В сумасшествие девушки поверили все. Если человек в припадке безумия кончает счёты с жизнью – это не причина лишать его права на христианское погребение. Но разговор на кладбище двух простаков, могильщиков, two Clowns, снова вносит сомнения в картину, так романтически описанную королевой. По их словам, «Не будь она знатная дама, ее бы не хоронили христианским погребением». Про сумасшествие вообще никакой речи нет. Следователь допустил её останки на освящённую землю: «the crowner hath sat on her, and finds it Christian burial», но у могильщиков своё мнение на этот счёт. Такое же мнение и у священников, не пожелавших согласиться с заключением коронёра: «her death was doubtful». «Мы осквернили бы святой обряд, спев реквием над ней, как над душою, отшедшей с миром» - категорически заявляет священник Лаэрту. Все уверены: изнасилованная (возможно, беременная) девушка покончила с собой. И не будь особого указания «сверху» - «great command o'ersways the order», её похороны выглядели бы совсем по-другому: «Она ждала бы в несвятой земле трубы суда: взамен молитвословий, ей черепки кидали бы и камни».

Но зато – какая горькая ирония! – теперь Гамлет во всеуслышанье заявляет о своей великой любви к Офелии. Да, это то, что могло бы случиться, но не случилось. Он наступил на горло своему чувству, он отверг падшую девушку, оттолкнул её, став невольным пособником её смерти. Убив её отца, он окончательно разрушил жизнь Офелии.

Здесь стоит заметить, что похороны Полония также проходили с нарушением обрядов. Именно это возмущает Лаэрта: «His means of death, his obscure funeral - No trophy, sword, nor hatchment o'er his bones, No noble rite nor formal ostentation» - «Его кончина, тайна похорон, Где меч и герб костей не осеняли, Без пышности, без должного обряда». Но почему так был похоронен любимый и верный министр? Его-то смерть не могла быть похожа на самоубийство! Скорее всего, труп Полония так и не был найден. Хотя Гамлет и замечает – «если вы в течение месяца его не сыщете, то вы его почуете, когда пойдете по лестнице на галерею», нигде не указано, что тело нашли. Спешка и несоблюдение обрядов могли иметь только одну причину: гроб был пуст. Потому Офелия и путает в своих песнях смерть и разлуку, покойника и странника.

«Lord, we know what we are, but know not what we may be. God be at your table!» - «Господин, мы знаем, кто мы такие, но не знаем, кем можем стать. Благослови бог вашу трапезу!» - эти слова девушки явно обращены к королю, и никто не назовёт их бессмыслицей. Офелия знала, кем она была, и знала, кем были все участники разговора. За что и поплатилась – честью, добрым именем, жизнью. Она стала символом путаницы чувств, любовных обманов, трагических разочарований.

Офелия?.. Смех. Офелия?.. Стон.
И жуткие вопли голодных ворон.
Офелия?.. Плач. Офелия?.. Крик!
Ползучие стебли. Прозрачный родник…

                                                    ***

Никни никни Офелия белым венком
Плыть и плыть тебе к лилиям вдоль очерета
Где бескровные Гамлеты бродят тайком
И выводят на флейте мелодию бреда

Долго плыть тебе к мертвым в ночную страну
Чтоб Геката улыбку печально гасила
Если скромный веночек пускает ко дну
Непреклонных Сафо безоглядная сила

За Левкатом сирены Пернатый народ
Мореходов морочит их птичья повадка
И никто не воротится в водоворот
Где три ласковых голоса пели так сладко...

                  Гийом Аполлинер. Перевод А. Гелескула